– Я пишу, мой милый, печатаюсь, преподаю. Так удобнее.
Петр не спорил, Тонечка была права. Она входила в редакционную коллегию нового сборника о достижениях комиссариата, и часто ездила на стройки, вокруг Москвы. Все, кроме начальства, считали Тонечку испанкой, республиканкой.
Закинув руки за голову, Петр, сердито, сказал себе: «Думай о деле».
Он думал о тяжелом ожерелье, из оправленного в электрум, зеленоватого янтаря, лежавшем здесь, в Девятом Форте, в сейфе, о блеске камней на стройной шее Тонечки. Ожерелье Петр выбрал в самом дорогом ювелирном магазине Каунаса, перед арестом хозяина и конфискацией содержимого шкафов и хранилищ. Деканозов ссыпал в саквояж золотые швейцарские часы, обручальные кольца и нитки таитянского жемчуга. Петр, не удержавшись, взял для Володи серебряный паровозик, с вагонами, украшенный эмалью, изделие американской фирмы Tiffani. Он любил гулять с Володей во дворе, или парке. Мальчик бегал за голубями, весело смеясь, белокурая голова блестела в солнечных лучах. Петр, смотря на него, видел Тонечку. Глаза у сына были большие, глубокие, серые. Тонечка заметила:
– У моего покойного отца похожие были. Но статью он пойдет в тебя, мой милый…, – она сидела на скамейке, покачивая носком изящной туфли, Володя копошился в песочнице, – он тоже вырастет высоким…, – Петр прижался губами к белой, гладкой щеке: «Мы с тобой почти одного роста. У нас и девочка получится высокая, любовь моя».
– Получится, – прозрачные, светло-голубые глаза были безмятежно спокойны. Она курила сигарету в дамском мундштуке слоновой кости, от белокурых волос пахло лавандой. Из репродуктора зазвучало: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!».
– Музыка! – обрадовался Володя:
– Мама, музыка…, – сын быстро начал повторять русские слова. Петр, и Тони говорили с ним на трех языках. Петр подхватил сына на руки:
– Песня о нашей счастливой родине, милый мой. О том, как мы благодарны товарищу Сталину… – он посмотрел на Тонечку. Жена улыбалась, мимолетно, легко:
– Пойдемте, – она тоже поднялась, – поедим мороженого. Летние кафе открылись…, – китель Петра висел на спинке стула. Он сидел в галифе и рубашке, с расстегнутым воротом, водрузив ноги в блестящих сапогах на стол.
Возвращаясь из подвалов, Петр звал ординарца и велел привести в порядок одежду. В гардеробе, в квартире, он держал несколько запасных рубашек и галифе, а китель и сапоги ему чистили, от пятен крови.
Рассеянно покуривая, он просматривал сводки из других городов Литвы. Петр зацепился за слова «будучи пьяным». Брат поехал в Палангу, на базу бывшей литовской авиации, инспектировать самолеты, доставшиеся ВВС РККА. Петр боялся, что Степан, в первый раз, в жизни оказавшись за границей, пусть и формальной, начнет, как подумал майор Воронов, распускаться. Петр пробежал глазами машинописные строчки:
– Начальник ветеринарной службы кавалерийского корпуса военврач 2 ранга товарищ Попок, будучи пьяным, 20 июня заходил в казармы литовского батальона в городе Россиены, был в столовой, снял пробу и остался недоволен вкусовыми качествами пищи, затем на поверке требовал исполнения «Интернационала» вместо национального литовского гимна…, – Петр расхохотался:
– Вполне в духе Степана. Надо ветеринара призвать к порядку, нечего в строю пить…, – взяв красный карандаш. Петр наложил резолюцию.
На столе громоздились папки с делами арестованных. Петр, аккуратно, раскладывал их по стопкам. В шпионской, как он говорил, пачке, первым лежало дело некоего Менахема Вольфовича Бегуна, или Бегина, беженца из Польши, сиониста. Из допросов других арестованных, выходило, что Бегин работал на английскую разведку. Сам Бегин упорно молчал, и попал в список тех, кого Петр наметил к ликвидации. Воронов быстро просмотрел протоколы:
– Авраам Судаков, тоже в Литве подвизался, вывозил подростков в Палестину. Бандит на бандите. Бегин в Польше срок получил, до войны, за радикальную деятельность. Судаков здесь на прошлой неделе болтался, а потом исчез…, – Воронов, поморщившись, нашел слово «Джойнт».
– Американская благотворительная организация, – читал он, – занимается помощью беженцам, отправляет их в США, в Британию. Тоже шпион на шпионе. Представитель в Литве, некий раввин Аарон Горовиц. Бежал, наверное, как и остальные…, – судя по справке, раввин Горовиц жил неподалеку от синагоги, в Старом Городе
– Надо проверить, где американский эмиссар, – решил Петр, потянувшись за кителем. Он поднял телефонную трубку: «Машину, и наряд бойцов».
Застегнув золоченые пуговицы, проверив оружие, он запер кабинет. Петр сбежал вниз, по гулкой, прохладной каменной лестнице. Он хлопнул дверью закрытой эмки, с двумя автоматчиками, на заднем сиденье. Ворота форта медленно открылись, машина пошла к городу.
Йошикуни, в эти дни, просыпался необычно рано.
Мама была рядом, она вернулась. Она спала вместе с ним, на большой кровати, в комнате, где пахло кедром. У мамы теперь были короткие волосы. Мальчику нравилось с ними играть, накручивая кудри на смуглые пальчики. Мама смеялась, целуя его куда-то в нос. Она сшила Йошикуни фартук, из кухонных полотенец. Они с мамой рисовали красками, начали учить буквы и цифры. Мальчик умел складывать палочки. Он знал, что если мама и папа отдадут ему по яблоку, то у него появится два яблока.
Вечером в сад пришел еж. Они с мамой сидели у пруда, запуская кораблик. Пробежав по дорожке, еж свернулся в клубочек. Йошикуни открыл рот, от удивления. В Стокгольме папа водил его в сад, где жили звери. Мальчик видел львов и зебр, но ежа никогда не встречал. Мама приложила палец к губам: «Тише, милый. Не надо его пугать». Еж осмелев, бродил по траве. Они с мамой оставили ежу молока, в блюдце, на каменных ступенях террасы. Йошикуни, проснувшись первым, выбежал в сад. Мальчику хотелось проверить, что стало с молоком. Еж все выпил. Днем он с мамой нарисовал ежика, несущего на иголках яблоки и листья.
Йошикуни, утром, подбирался ближе к маме. Мальчик устраивался у нее под боком, накрывшись шелковым одеялом. Мама немного посапывала, от нее пахло сладкими пряностями. Ребенок успокоено закрывал глаза.
Теперь у него были папа и мама. Йошикуни видел, что папа, приходя в столовую, улыбается, глядя на маму. Они держались за руки, а вечером папа возвращался. Они, вместе, устраивались на диване. Йошикуни садился между папой и мамой, показывая свои рисунки. В радиоприемнике играла музыка, что-то говорил диктор.
Уютно, привычно пахло кофе, на низком столике стоял серебряный кофейник, к потолку поднимался сизый дымок сигарет. За растворенными окнами, в саду, щебетали вечерние птицы. На зеленоватом небе загорались первые звезды. Они с мамой не гуляли по улицам, но мама построила для Йошикуни шалаш, в саду, и сделала веревочные качели. Йошикуни думал, как завтра поиграет с мамой. Мальчик, улыбаясь, начинал позевывать. Он клал голову на колени маме, или папе, спокойно засыпая.
Мальчик не знал, что диктор, из Берлина, сообщает о капитуляции Франции. Договор о разоружении страны подписывали в Компьене, в том же вагоне, где, в конце прошлой войны, Германия признала свое поражение. Вагон, по требованию фюрера немецкой нации, Адольфа Гитлера, пригнали из музея. Сам Гитлер, сейчас, был в Париже. Йошикуни не понимал английского языка. Он не знал, что лондонские радиостанции передают новости об аннексии балтийских стран Советским Союзом. Наримуне попросил Регину не ходить в город. С ее латвийским паспортом это могло быть опасно. НКВД начало проверять документы у людей на улицах.
Йошикуни не видел истребителей, круживших над Каунасом, красных флагов, и расклеенных по стенам плакатов, с портретами Сталина. Он и не знал имен Сталина и Гитлера. Мальчик не видел кавалерийских разъездов, черных эмок с автоматчиками, закрытых грузовиков, идущих по шоссе на окраину, в тюрьму Девятого Форта. Он спал, видя во сне ежика, в саду, он качался на качелях, и слышал смех мамы. Йошикуни прижимался щекой к ее теплым коленям, думая о молоке и печенье, на завтрак.
Он не знал, что рав Горовиц и его отец успели проводить на юг первый поезд с беженцами. В вагоны набилось пять сотен человек, плакали дети, свистел гудок локомотива. Наримуне, сначала, не хотел, чтобы Аарон появлялся на вокзале:
– Мало ли что, – хмуро сказал граф, – НКВД, наверняка, не преминет послать туда солдат. Они и в поезд сопровождающих посадили…, – консул СССР в пока еще независимой Литве развел руками:
– Господин Наримуне, это требование внутренней безопасности нашей страны. Литовская Республика согласилась принять военную помощь, разместить советские войска на своей территории. Это акт доброй воли, со стороны литовцев, – Наримуне, закинув ногу на ногу, потягивал кофе:
